– Мой папа Анатолий Иванович Еперин родом из крестьянской семьи – из села Лава Сурского района Ульяновской области. Отец и дед его – крестьяне, а мама у него была даже из семьи нищей. Дед Иван был маляр, а бабушка, папина мать, она служила у барыни. Она мне рассказывала: «Когда я, Аленька, выходила замуж, я любила другого». Она не говорила «любила», они такого слова тогда не знали. Как-то она иначе выражалась – вроде того, что «сердце лежало к другому». «А барыня мне сама подобрала жениха, потому что «он деловой, Маша». И дала, говорит, мне карету на свадьбу. Вышла она значит за Ивана, маляра.

Я спрашивала: «Бабушка, а ты его любила?». А она: «Аленька, он меня не бил». Так она обозначила своё отношение.

Мать у бабушки была нищей. В избе у них, мне кто-то рассказывал, из вещей были лавка и топор. Но была она очень трудолюбивой – несёт вязанку хворосту, а из под хвороста её и не видно.

Отдала она свою дочь Машу (мою бабушку) барыне в услужение. Барыня иногда скажет: «Машенька, отнеси матери вот эту кастрюльку, пусть поест». А бабушка: «Я это всё выплесну и на посиделки пойду». Я спрашивала бабушку: «Ты зачем так делала?» – «А мне хотелось с ребятами на посиделках побыть». Вот такой случай бабушка рассказывала.

И так бабушка с дедом стали жить вместе, у них родились дети: Анна, Анатолий (мой папа), Алексей, Елизавета. Когда мы с сёстрами подрастали, отец нас возил на свою родину, в Лаву.

Папа у себя в селе был активным комсомольцем. Тогда молодёжь участвовала в движении по ликвидации безграмотности («ликбез»), папа научил читать свою мать, а в отчёте написал так: «Ликвидировал свою безграмотную мать». Она над ним потом всю жизнь подшучивала.

Бабушка научилась читать и нам в нашем детстве всё время читала. А когда мы жили в Мелитополе, а она в Ульяновске, мы получали и читали её письма. Все слова у неё почему-то были написаны слитно. Но понять было можно.

У папы был ранний брак, он женился, но очень скоро сбежал от жены в форточку и прибавил себе год, чтобы уйти в армию. (Смеётся). У него в профсоюзном билете стоит 1912 год рождения, а в военном билете – 1911-й.

А когда в 1934-м отец поступил в Свердловский мединститут, там он познакомился с моей мамой, она тоже там училась. Мама родом из Шадринска, это Средний Урал. Мать её была домохозяйкой, её Евдокией звали. Отца – Степаном, он работал бухгалтером. У них было шестеро детей: Фалатий, Геннадий, Александра, Борис, Нина, Вениамин. Нина – это моя мама.

Бабушка была очень добрая, но умерла очень рано, в 1933 году.

И, видимо, в то время, в двадцатые-тридцатые годы, ценным было рабоче-крестьянское происхождение. Потому что в одной из маминых школьных характеристик я прочла: «Происхождение: батрачка. Положение: рабочая. Активно участвовала во всех общественно-политических кампаниях».

Мамочка была зубрила, а отцу всё давалось легко. И когда во время учёбы они уже дружили и приближалась сессия, мамочка специально с ним ссорилась, «чтобы он не мешал мне готовиться к экзаменам». (Смеётся). Это она сама рассказывала.

Мама была такая педантичная, ответственная... А папа перед экзаменами говорил: «Эх, выручай, Шапка Мономаха!». И всё хорошо сдавал.

И когда моя сестра Рита училась в Свердловском политехническом, нас вызвали однажды на почту, на телефонный разговор. Родители пошли, и я с ними напросилась. Ритка плачет, рыдает в телефон. «Что такое?» – «Экзамен завалила». Папочка говорит: «Рита, тот не студент, кто ни одного экзамена не заваливал! Ну ты что?!».

Мама училась в мединституте в 33-го по 38-й, а папа с 34-го по 39-й годы. В сентябре 1936-го они поженились, в декабре 37-го родилась моя сестра Рита (ещё в студенчестве), а в 39-м (после окончания института) – сестра Людмила. Им ещё в студенческом общежитии выделили комнату, а чтобы присматривать за дочками, они «выписали» из деревни бабушку с дедушкой – папиных родителей.

Вместе они поехали и по папиному распределению – в горняцкий район Челябинской области – посёлок Северный Рудник. Потом вместе с ними передвигались по стране ещё и семьи папиного брата Алексея и сестры Лизы.

Мама работала в поликлинике, а папа очень быстро стал главным врачом.

Учили их в институте основательно, на все случаи жизни – 42 предмета я насчитала в их дипломах. Это всё называлось «Лечебное дело». Маме потом приходилось быть и терапевтом, и заведующей инфекционным отделением. А в эвакогоспитале во время войны ей приходилось оперировать.

А у отца в трудовой книжке я нашла даже такую запись: врач-гинеколог железнодорожной поликлиники.

Война их застаёт на Северном Руднике. В июле забирают отца – он начинает служить во фронтовом госпитале. А маму направляют в тыловой эвакогоспиталь, в город Копейск. Дети остаются на Руднике с бабушкой и дедушкой.

Папин госпиталь отступал вместе с армией в Белоруссии, в какой-то момент отстал и попал в окружение. Оставался ещё «коридор» и папе говорили: «Анатолий Иванович, успеете ещё выйти...». И кто-то из медицинского персонала, спасая свои жизни, бежали. Но папа и другие медработники остались с ранеными и попали в плен. Это был 41-й год.

В бумагах, оставшихся от папы, я нашла вот этот документ:

«Я, врач горроддома Шевченко Клавдия Прокофьевна, проживающая в г. Челябинске, 23 июня 1941 г. была призвана в ряды РККА. Со мной был врач Еперин Анатолий Иванович, медсанбат 179 дивизии, которого я знала как хорошего товарища, знающего своё дело и проявившего себя человеком, любящим свою Родину.

В августе месяце наша часть была окружена и мы вместе с врачом Епериным попали в плен, где он также не забывал честь советского гражданина и его единственной целью было бежать из плена, чтобы затем бить врага в тылу.

В 1942 году я бежала из плена и была в партизанской бригаде майора Морозова, где я также слышала о том, что товарищ Еперин тоже находился в партизанской бригаде тов. Марченко, где не щадя своих сил и знаний, защищает Родину и восстанавливает здоровье раненых партизан».

Мамин брат Геннадий был лётчиком-инструктором, его на фронт не отпускали. А когда пришло извещение, что наш папа без вести пропал, он всё-таки вырвался. «Я должен отомстить за Анатолия».

Он был командиром эскадрильи и погиб в боях под Сталинградом.

Первое письмо от папы пришло в 43-м году, из партизанского отряда. Вот оно:

27 августа 1943 года.

Здравствуйте, мои дорогие и милые Ниночка, детки, Рита, Ляля, папаша, мама и Лиза. У меня дрожат руки, когда я впервые за два года вывожу в письме ваши милые и дорогие имена.

Дорогая Ниночка! Я имею счастье сообщить тебе, что я жив и здоров. О всей истории, что была со мной, не описываю, скажу только одно, что раненый в ногу и голову попал в фашистский плен. Что пережил от немцев, тяжело описать: издевательств, побоев, пыток, плетей, голода. Но остался жив, не раз убегал из лагеря, два раза кончалось неудачей, за что я расплачивался своим здоровьем. Наконец на третий раз я попал в партизанский отряд к товарищу Марченко.

Милая Ниночка, детки, живы ли вы? Живы ли родители, Лёня, твои братья? Нина, скорей отвечай о себе. Знаю, что вы меня похоронили, нет, я жив и здоров. Отомщу этим фашистским гадам.

Шестакова В.В. нашёл в плену тяжело раненого – вылечил. Кривоусова убита 24 августа 1943 года в семь часов утра. Малышенко Николай, бухгалтер горздрава, со мной был в плену и сейчас в лагере. Шестаков же отправлен в Двинск, судьбу его не знаю уже год.

Белаш вместе со мной у партизан, убежал на месяц раньше, скоро с ним встречусь.

Милая Ниночка, я плачу от радости скорой нашей встречи, скорей пиши хотя бы кратко, где ты, что с тобой... Целую тебя, дорогая Ниночка, Рита, Ляля, бесконечно. Какое счастье, что я получу от вас письмо. Я же как уехал от тебя, не получал ни одного.

Твой и ваш партизан Анатолий.

В плену папа работал врачом в санитарном бараке. Комиссаров и офицеров, которые поступали к нему, он выдавал за санитаров. Через тифозный барак организовывал побеги.

После войны он переписывался с бывашими партизанами, помню, называл адреса: Полоцк, Барановичи. Я жалею, что подробно ни о чём папу не расспрашивала.

Недавно нашла групповую фотографию, где на обороте папиной рукой написано: «По бокам стоят Анатолий Харламов и Векшин Павел (в плену он был Крылов по кличке Елдырин, травил полицаев вместе с Симанским через 2-ю кухню».

Их партизанская бригада особого назначения называлась «Неуловимые».

Второе письмо папа написал из гражданской больницы. Он сообщал, что при переходе партизанского отряда через линию фронта ему в декабре пришлось искупаться в ледяной реке. Там он оставил своё здоровье, у него лёгкие были потом слабые.

Он просился снова на фронт, но его не пускали – после плена к нему было недоверие.

11 января 1944 года.

Здравствуй, милая Ниночка! Я сейчас из тыла врага перешёл в Советский Союз. Радость неописуемая. Трудностей во время перехода хватило...

Сразу же включился в работу по восстановлению медицинских учреждений освобождённого от немцев Полоцкого района. Установка такая: врачи-партизаны должны работать в том же районе, где партизанили. В армию нас не пускают. Я назначен в город Полоцк, он пока у немцев, а до его взятия буду работать заведующим больницей села Труды. Мне хотелось в армию, но ничего не сделаешь, приходится быть гражданским врачом. Нужно восстанавливать здравоохранение, что будет дальше, неизвестно, думаю, что на Урал меня не пустят, пока идёт война.

С зарплатой, Ниночка, пока ничего не ясно, деньгами, дорогая, не могу помочь.

Как только окончательно будет решён вопрос, будем жить вместе... Из той обстановки, которая нас заставила думать, что мы не встретимся, я вышел. Ух, Ниночка, как мне хочется встретиться с тобой, с детьми. Ведь как досадно, чёрт побери, что я редко вижу вас во сне. Когда увижу, я словно побываю с тобой наяву.

Нина, в больницу я написал, чтобы они помогли в угле и во всём, что от них зависит. Не знаю, получила ли ты от меня письмо, в котором я писал, что получил письма от тебя – сразу 24. И одно с маленькой фотокарточкой. Ниночка, дорогая, умоляю тебя, пришли фото себя и детей, т.к. твоё фото попортилось после купания в реке...

Как только по сводкам прочитаешь о взятии города Полоцка, пиши на Полоцкую больницу врачу Еперину.

Пиши, дорогушенька, скорее. Ух, сколько много чего у меня есть тебе рассказать. Целую тебя, милая, без конца...

Сестра Рита, рассказывала, что в 44-м году папа вырвался из Белоруссии в отпуск, в Челябинскую область, и получил за это нагоняй.

Мама в 44-м году тоже вернулась из эвакогоспиталя к своим. Наконец, они соединились. На этом Северном Руднике в декабре 1945 года родилась я.

У мамы в госпитале лечился раненый лейтенант, он был переводчиком. Войну он закончил в Германии, а потом работал в Новосибирске, в Академии наук и занимался журналистикой.

Через много лет после войны он по переписке нашёл маму, написал о ней хорошую статью и даже писал книгу. Он нашёл её в 75-м, мы жили тогда в Мелитополе. Вот его письма.

14 января 1976 года.

Уважаемая Нина Степановна!

В 1942 г. я лежал в эвакогоспитале № 3032 в Копейске, где лечащим врачом были Вы. После излечения я работал некоторое время на автомобильном заводе в Миассе, а затем снова ушёл на фронт, ещё был сильно ранен в голову. Закончил войну военным переводчиком в Германии. Сейчас я живу в Новосибирске, работаю переводчиком уже несколько лет в Сибирском отделении Академии наук, занимаюсь несколько лет журналистикой. И вот пишу небольшой роман о военном враче-женщине, где прообразом являетесь Вы.

Конечно, знания врача очень важны при лечении раненого бойца, но ведь человек – духовное существо. И вражеские осколки снарядов и пули не только вредили телу бойца, но и в неменьшей степени и его душе (или психике).

Иногда раненый боец был на краю гибели, но его спасал душевный свет лечащего врача, который врачевал и душу, и тело. И боец обретал духовную и физическую жизнь, снова шёл на фронт или же возвращался домой и строил мирную жизнь.

Это очень глубокая тема, я много лет над ней думаю, о таких врачах поставлены фильмы, написаны книги, но тема, конечно, не исчерпана. Вы как раз относитесь к тем врачам, которые своими знаниями, добротой, сердечностью врачевали раненых бойцов. Это не только моё личное мнение, но мнение всех тех бойцов, которые лечились у Вас и с которыми мне довелось говорить в то время.

С того времени прошло 33 года, но я хорошо помню Вас, и Вы не стираетесь из памяти, потому что Ваши душевные качества являются источником жизни, женственности, душевной чистоты. Это не преувеличение, это действительно так, только я хорошо это не могу выразить.

Вы, конечно, можете меня не помнить, ибо у вас много лечилось, но я помню, как помнит ученик своего учителя, как бы он внешне и внутренне ни изменялся.

Теперь конкретно к делу.

Роман мой вчерне уже написан, но мне нужны некоторые подробности Вашей жизни, и я позволю себе задать Вам несколько вопросов.

1) Долго ли Вы работали в Копейске в ЭГ № 3032?

2) Когда выехали из Копейска?

3) Есть ли у Вас дети?

4) У Вас, кажется, погиб на фронте муж? Когда? Вы, очевидно, вторично замужем. Кто второй муж?

5) Ваше медицинское образование?

6) Где Вы родились? Кто Ваши родители?

7) Какое впечатление на Вас произвела чудная природа Урала?

8) Что Вы думаете о войне? Это сложный вопрос, но отношение к ней можно выразить кратко.

Как видите, вопросы не очень хорошо поставлены, не могу сосредоточиться. Очень хорошо было бы, Нина Степановна, если бы Вы прислали мне маленькое своё фото. Хотя я Вас и помню, но фото позволило бы восстановить Ваш облик более правдоподобно.

Надеюсь, что Вы мне немного напишете.

С уважением и симпатией, А.А. Переберин.

Мама не хотела ему отвечать, капризничала, а я говорила: «Мамочка, надо написать». И она ему ответила.

10 февраля 1976 года.

Уважаемая Нина Степановна!

Я получил Ваше письмо от 31 января, оно доставило мне большую светлую радость, которой я полон уже второй день!

Большое Вам русское спасибо за искреннее письмо и бесценные фотографии! В моём деле писательства Вы оказали мне неоценимую услугу, ибо мой литературный сюжет сразу ожил и требует воплощения в образы.

Меня очень поразило, Нина Степановна, Ваше сообщение о том, что Ваш муж вернулся с войны. Я рад за Вас, ибо я видел, да и не только я, но и другие раненые в госпитале, как Вы страдали, когда получили известие о гибели мужа. Кстати, когда он вернулся к Вам?

В своём письме Вы пишете, что ничего не сделали в своей жизни. Но это не так. Я уже Вам писал, что человек – духовное существо и раненый в бою, на войне, он нуждался не только в вещественных лекарствах, но и в лекарствах души человеческой, которые во многих случаях были более эффективны.

Здесь я не преувеличиваю, я знаю это из опыта, слава богу, я уже прожил полвека. Когда я лежал в госпитале, я духовно был очень подавлен, но своим чутьём я угадал в Вас большую богатую душу, духовная щедрость которой излечила мою душу, искалеченную войной, от пессимизма, упадничества. Вы просто возродили меня к жизни, и я благодарен Вам за это на всю жизнь!

Давно мне не давала покоя мысль написать о Вас рассказ или повесть, и я её написал вчерне, но мне нужен был контакт с Вами, чтобы фактическим материалом укрепить, обосновать своё писание, углубить мысль и дать полёт творческой фантазии на основе фактов. Вы мне дали такую возможность своим письмом.

Между прочим, я написал два очерка о фронтовиках, и они сразу были переведены на немецкий язык в ГДР.

Нина Степановна, я хочу Вам поставить ещё несколько последних вопросов, надеюсь, Вы не сочтёте это за назойливость.

1) В чём Вы видите смысл жизни?

2) Какой писатель, русский или иностранный, производил или, может быть, ещё производит на Вас самое сильное впечатление своими произведениями?

3) Любите ли Вы народные песни, музыку, детей, природу?

Ответы на эти вопросы позволят проникнуть мне в Вашу духовную жизнь, Вашу духовную сущность.

Любите ли Вы своих внуков или внучек? У меня две внучки, они всегда доставляют мне радость.

Надеюсь, Ваш муж не будет против, если Вы ответите мне на это письмо и, возможно, в силу необходимости, мне ещё придётся к Вам обратиться.

Моя жена, с которой я уже живу 30 лет счастливо, не возражает, чтобы я писал Вам время от времени по делу. У меня трое детей, две дочери замужем, сын заканчивает институт…

Не знаю, что там получилось с рассказом или повестью, ещё некоторое время спустя из Новосибирска пришла вырезка с газетным очерком Переберина, посвящённым маме.

А папе в связи с пленом продолжали трепать нервы. Сестра Рита рассказывала, что завхоза больницы и папиного зятя, дядю Серёжу Голыха, вызывали в органы и говорили, что они обязаны докладывать о каждом шаге Анатолия Ивановича.

Плен висел тяжким бременем на биографии папы. И не спасали ни его побеги, ни подпольная борьба, ни работа в партизанском отряде.

Отец в студенческие годы был и комсомолец, и общественник, и спортсмен, и пятое и десятое. Потом он был членом партии, но после плена уже им не был.

В плену папа зарыл свой партийный билет. Знал, что немцы коммунистов сразу расстреливают. Потом ему этого зарытого партбилета так и не простили.

Почему я папу ни о чём не расспрашивала. Потому что мне бабушка, его мама, как-то сказала: «Ой, Аленька, как там его унижали…». И даже одну вещь рассказала такую… Я думаю: «Как я его об этом буду спрашивать? Ему же будет больно». Как это, это мой отец, и я буду знать, что его так унижали.

Я не расспрашивала и сейчас очень жалею, очень жалею…

А сам он никогда не рассказывал, никогда ничем не кичился. Единственный раз он хотел, чтобы я прочитала то напечатанное письмо, которое было очень важным для него и в котором было многое сказано…

Но это письмо куда-то исчезло.

Как он бежал… Его как врача выводили под конвоем из лагеря, чтобы он оказывал помощь местному населению. И там он сумел познакомиться со связной партизанского отряда. Подробностей не знаю, но она его вывела на партизанский отряд. Потом эту девушку-связную немцы расстреляли.

После смерти папы из Белоруссии пришло вот это письмо.

1 мая 1983 года.

Мы, Бутиев Иван Тимофеевич и Гусинцев Иван Георгиевич, скорбим вместе с вами в связи с кончиной вашего мужа и отца, дорогого всем нам Анатолия Ивановича, с которым мы рука об руку прошли самый тяжёлый период нашей жизни, когда в неимоверно тяжёлых условиях лагеря военнопленных он спасал жизнь десяткам и сотням больных лагеря, выполняя священный долг врача-патриота.

Под страхом смерти он вместе с нами принимал активное участие в сложной и опасной борьбе подпольщика, организовывая побеги через тифозный барак и другими способами патриотов Родины.

Светлая память об Анатолии Ивановиче навсегда останется в наших сердцах.

В 1950 году папу с мамой перевели на работу в Кусу, это тоже город в Челябинской области. Моя сестра Рита рассказывала, что больница там была за городом, в лесу. Деревянные корпуса больницы и два деревянных дома для сотрудников. Папа заведовал хирургическим отделением, мама – терапевтическим.

Квартиру нам дали двухкомнатную, одна комната отапливалась буржуйкой, а во второй зимой не жили, там было очень холодно. Там картошка в мешке замерзала.

Когда родители уходили на работу, а мои сёстры за два километра через лес в школу, то меня одевали как можно теплее, перевязывали пуховой шалью и отправляли гулять на улицу. Я ещё маму потом спрашивала: «Почему вы так делали?» – «А дома было холоднее…».

Сестра меня недавно успокоила: «Да родители за тобой из окон следили…». А у меня память работает вспышками. Вот что я помню… Соседку звали Марья Васильевна, она была медсестра, и я к ней приходила домой погреться. Может, она меня чем и угощала, но этого я не помню. Но помню один свой хитрый манёвр, который мне не удался.

Я когда от неё уходила… Может, я ей уже надоела и меня деликатно попросили. Может, я сама почувствовала, что пора, не знаю. Но когда я уходила, я специально оставила игрушку на сундуке. Сундук стоял у двери, на нём – самодельный коврик. Как выглядела Марья Васильевна, не помню, только улыбку её запомнила.

И вот я игрушку специально оставила и ушла. Долго ли я гуляла, коротко ли… Не знаю. Мне захотелось снова вернуться, погреться, может, печенья какого-то хотелось.

Я прихожу к ней, она открывает дверь и спрашивает: «Чего, Алечка?» – «Я оставила у вас игрушку». – «Ну раз оставила, заходи…».

И у неё на лице была такая улыбка… Я её поняла, эту улыбку. Поняла, что она мою хитрость разгадала. А что дальше было, не помню…

Мне не было тогда ещё и пяти лет.

В конце концов, чтобы я не гуляла беспризорная по этому больничному посёлку, родители меня отправили обратно на Северный Рудник, к бабушке, дедушке и папиной сестре тёте Лизе.

Тётя Лиза работала в детском садике и стала брать меня с собой на работу. В этом садике я заболела корью и двухсторонним воспалением лёгких.

Болела я очень тяжело, и папа полетел санитарным вертолётом в Челябинск за антибиотиками, тогда они ещё были редкостью.

И вот опять вспышка памяти. Я лежу на кровати, гляжу на дверной проём с порогом. На пороге появляется дедушка, папин отец, и спрашивает: «Что, Аленька, умираешь?». Я ему говорю: «Да». Он заплакал и ушёл.

Я очень часто в детстве болела, я была болезненным ребёнком. Мама говорила: «Аля, ты у нас сплошная патология». Пневмонией болела по нескольку раз в году. Меня мама сама лечила, но до конца не долечивала, потому что я начинала пищать, что уколы делать больно. В результате у меня хроническая форма пневмонии.

А тогда папа слетал в Челябинск, достал антибиотики и меня спасли.

В том же, 1950-м году, родители вместе с нами переезжают в Мелекесс, мы жили там несколько месяцев, а потом перебрались в Ульяновск.

И был такой случай, когда я сама спаслась и сестёр спасла от смерти.

Папы не было, видимо, был в командировке. Мама тоже уезжала на вызов. Остались мы в деревянном доме трое. Люда и Рита топили печку и, видимо, рано закрыли заслонку.

Мама вернулась поздно ночью и вот барабанит в дом: в дверь, в окна. Никто не открывает. Она опять барабанит. Соседка вышла на шум и говорит маме: «Нина Степановна, ну что вы их тревожите, переночуйте у меня. Видимо, спят они так крепко. Завтра утром придёте…». Мама ей отвечает: «Я ещё попробую…».

Стала она ещё стучать, и выползла я. Подползла к двери, она меня зовёт и просит открыть задвижку. А я пробую, пытаюсь её открыть, но у меня не получается, сил не хватает… А мама меня из-за двери уговаривает: «Ну давай, Алечка, открой, ну постарайся…».

Наконец я открыла, мамочка к нам ворвалась. Рита спала далеко от печки, её получилось разбудить, а Люду мама выволакивала в сени и там откачивала. Если бы она тогда послушалась соседку, то потеряла бы разом всех детей…

Когда родители собрались переезжать из Челябинска в Мелекесс, то меня из садика не отдавали. Воспитательница говорит: «Нина Степановна, ну оставьте нам Алю на праздник, она у нас во всех номерах задействована! Вы сорвёте у нас весь праздник». (Смеётся).

А потом мамочка мне говорила: «Ты в детстве была такая смелая, общительная, контактная. А сейчас ты всего стесняешься».

Продолжение - по ссылке Алевтина Еперина 1945 г.р. Часть 2: о жизни на нижней Террасе в Ульяновске с 1950 по 1962 гг.

***

Алевтина Анатольевна Еперина (в замужестве Поддубская). Закончила химико-биологический факультет Ульяновского пединститута. Работала в лаборатории на заводе имени Володарского, в Центральной городской больнице, была председателем совета наставников ЦГБ.

***

Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.

Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю

   Генеральный спонсор

   Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.